фото: Из личного архива

Лев Зубилевич у мемориального знака на месте боев за Пустошку в июне 1944 г.

— Чтобы вы не подумали, что перед вами какой-то самозванец, вот взгляните на этот документ, — сразу же предвосхитил мои вопросы при встрече с ним Лев Юрьевич. — Это полученная мной в мае 1945 года благодарность от маршала Жукова «за отличные боевые действия при овладении главным зданием Рейхстага». А слово «штурм» в этой грамоте не упоминается, поскольку такой термин стали использовать, описывая те события, много лет спустя.

— Так получилось, что первый бой, в котором довелось участвовать, для меня оказался в итоге самым страшным за всю войну.

До начала Великой Отечественной я уже успел закончить школу. А поскольку увлекался радио — даже взял 1‑е место на Всесоюзном конкурсе радиолюбителей, — то пошел работать на районный радиоузел, устанавливал в домах радиотрансляционные тарелки. Вскоре после нападения Гитлера на СССР 14 августа меня призвали в армию. Был направлен в Ульяновское училище связи, где учился до сентября 1942‑го. После выпуска попал командиром взвода связи в 19‑ю отдельную лыжную бригаду, формировавшуюся под Пермью. Там все на лыжах были — вплоть до комбрига. В основном наша часть состояла из якутов: они хорошо ходят на лыжах да и стрелки отличные!

Зимой 1943 года нас отправили на фронт. В первый бой вступили 23 февраля. Это была наступательная операция у Ильмень-озера, которую командование специально приурочило ко Дню Красной Армии: генералы полагали, что немцы не ожидают нашего наступления в такой праздничный день. Задачу поставили выйти на западный берег озера и перерезать железную дорогу, которая идет на Ленинград.

Бригада прибыла на место, как и было назначено: в 5 часов утра. Шли на лыжах и по три человека тащили волокуши, на которых сложены боеприпасы… Наступать предстояло прямо по льду, по абсолютно открытой местности, простреливаемой пулеметами. Впрочем, до пулеметов дело не дошло. Немцы накрыли бригаду с самолетов еще на подходах к своему западному берегу. От взрывов бомб лед стал ломаться, люди проваливались в воду… Идти дальше вперед оказалось невозможно, но бой на озере все-таки не утихал до темноты. Лишь тогда немногие оставшиеся в живых получили приказ отступить. Уже в наше время были опубликованы данные: больше половины всех якутов, убитых во время войны, погибли именно в том бою.

Вскоре нашу часть расформировали, поскольку из-за огромных потерь она была уже небоеспособна. После этого я получил назначение в 144‑ю отдельную стрелковую бригаду, которая занимала рубеж обороны на восточном берегу Ильменя. А осенью 1943‑го из трех бригад была сформирована 150‑я стрелковая дивизия. При этом наша 144‑я бригада была преобразована в 674‑й полк.

|

фото: Из личного архива
Встреча ветеранов 150-й СД. Бывший командир разведвзвода
674-го СП С.Сорокин (крайний слева), Л.Зубилевич (второй слева).

Уже в составе дивизии мы недолго держали оборону. Началось наступление — 150‑я СД двинулась в Псковскую область. Брали городок Пустошка, потом поселок Идрица… За Пустошку немцы сражались ожесточенно. В разгар боя осколком зацепило рацию, и радист ее не смог самостоятельно исправить. Пришлось мне под сильным обстрелом пробираться туда — на только что взятую нами высоту, где находился НП командира полка. За этот боевой эпизод получил медаль «За отвагу».

В конце 1944‑го мы оказались под Варшавой. Когда взяли польскую столицу, то дальше дивизии предстоял 11‑дневный марш-бросок на сотни километров — до Одера. В среднем продвигались на 36 км в сутки, однажды одолели даже 57 км, а ведь шли пешком! Наш полк имел на тот момент лишь одну грузовую машину, а так — повозки конные, подводы… И артиллерию свою тащили конной тягой… Даже батальон связи нашей дивизии имел только одну машину, на которой перевозили радиостанцию РСБ — но ее уж просто нельзя было транспортировать гужевым транспортом, она бы не выдержала такой тряски.

— Трудности возникали в основном с аккумуляторами. На одной зарядке можно работать день-полтора, смотря насколько активный радиообмен идет. Потом аккумулятор требует зарядки. Значит, необходимо тащить его в тылы дивизии, где имеется мастерская с нужными агрегатами — сама зарядка длится минимум 4 часа. Но лишних людей для такой «местной командировки» во взводе связи нет. Штат радиостанции — два человека, на них приходится в походном состоянии две упаковки аппаратуры по 16 кг каждая. Значит, надо одного из радистов отправлять в тыл с подсевшими аккумуляторами. Правда, командир полка все-таки порой выручал — выделял для этой цели какого-нибудь «постороннего» солдата. В обороне такая «цепочка» еще работала, хотя штаб дивизии находился, как правило, в нескольких километрах от расположения штаба полка. А вот во время наступления, когда все подразделения в постоянном движении… Ведь порой полк за сутки перемещался на десятки километров — попробуй-ка, обернись туда-сюда!

|

Л.Зубилевич в июне 1945 г.

— Вместе с другими частями 1‑го Белорусского мы в середине апреля 1945 года перешли в решительное наступление. Перед началом его на левом берегу Одера имелся лишь один советский плацдарм — Кюстринский. И за три дня до начала операции вся наша 3‑я ударная армия втиснулась на этот «пятачок». Там буквально ступить было некуда. Переправлялись через Одер по понтонной переправе, которую немцы все время обстреливали.

В наступательных действиях принимали участие все девять дивизий армии. Основные сражения завязались южнее нас — в районе Зееловских высот. А у нас бои были не сказать что очень ожесточенные — немцы здесь не так сильно сопротивлялись. Поэтому мы без особых проблем достигли северных пригородов Берлина. Не пытаясь отвоевывать кварталы немецкой столицы, прошли еще дальше на запад, там развернулись и двинули в противоположном направлении — на восток. То есть наступали на Берлин как бы с тыла, двигаясь навстречу другим советским войскам. Неприятель предполагал, что наше наступление на Рейхстаг будет с востока и, конечно, большинство своих сил сосредоточил именно с той стороны. А против нас с запада таких мощных оборонительных рубежей не было.

«Главное здание Третьего рейха» брали два полка 150‑й дивизии — наш 674‑й и 756‑й. У меня сохранилось несколько фотографий, на которых запечатлены офицеры, руководившие этим штурмом и участвовавшие в нем.

Вот лейтенант Сорокин — командир разведвзвода. Он со своими лихими ребятами еще днем 30 апреля повесил на скульптурной группе над входом в Рейхстаг штурмовое красное знамя 674‑го полка (официальное Знамя Победы — стяг №5 военного совета 3‑й ударной армии — было водружено лишь в 3 часа ночи 1 мая. ).

Давыдов, комбат. Насколько я помню, он до 28 апреля находился в офицерском резерве. А 28‑го немцы неожиданно напали на штаб нашего полка. Командир в это время проводил совещание: как будем завтра брать Рейхстаг. В числе других офицеров присутствовал и командир 1‑го батальона Твердохлеб. Штаб находился в подвале одного из берлинских домов. А немцы вдруг сумели оказаться на верхних этажах и оттуда стали бросать гранаты. Твердохлеб говорит: я сейчас свой батальон приведу, чтобы немцев отогнать подальше. Только вышел из подвала на улицу — и тут же упал, сраженный осколком прямо в дверях! После этого из резерва взяли Давыдова и назначили комбатом. Под его командованием батальон назавтра участвовал в штурме Рейхстага — так Давыдов буквально за два дня боев прославился, попал в историю войны.

Тут надо уточнить, что на самом деле в штурме Рейхстага участвовало не два полка, а фактически два батальона. Поскольку еще с рубежа Одера — с самого начала наступления — полки дивизии не получали пополнения, то в результате больших потерь каждый полк мог выставить для штурма Рейхстага лишь один полноценный батальон, в который и были сведены остатки всех обескровленных батальонов. Так что в обоих полках на тот момент было по одному командиру и одному комбату.

— А вы где находились во время этих решающих событий?

— При штурме Рейхстага моей задачей было обеспечивать радиосвязь «сверху–вниз» — от командира полка к командиру батальона. Еще дней за пять до того случился у нас бой с немцами, неожиданно напавшими на полковой штаб. Во время него был убит начштаба, а кроме того, пострадала в основном наша рота связи, из офицеров-связистов в строю остался я один, остальные погибли или были ранены.

Мне там, в Берлине 1945‑го, судьба не раз улыбалась — отводила смерть. Хорошо помню один из случаев. Накануне штурма приехал в полк начсвязи дивизии. Мы с ним обсуждаем, как будем организовывать связь при штурме Рейхстага, — вдруг рядом взрывается немецкая граната, и ему осколок попадает в бедро, перебивает артерию. Медсестра так и не смогла остановить кровотечение…

Когда брали Рейхстаг, мы были совсем неподалеку, в подвале «дома Гиммлера» — здания рейхсканцелярии, где находился наблюдательный пункт командира полка. Вот тут командир полка подполковник Плеходанов сидит, тут рация для связи с батальоном Давыдова, при ней радист Михаил Мишин и я рядом. Главная моя задача: в случае если возникала какая-то неполадка в работе рации, я как специалист должен разобраться и быстренько исправить. А то ведь в связисты набрали ребят, которые и паяльника-то в руках не держали, не знали, что такое радиолампа, что такое сопротивление… Приходилось всю технику во взводе самому ремонтировать.

В самый глухой час ночи с 1 на 2 мая вдруг принимаем по нашей полковой радиосвязи сообщение от какого-то «чужака». Как выяснилось, это вклинились в эфир немцы. Они сообщили о том, что берлинский гарнизон — а его зона боевых действий к тому времени уже ужалась до «пятачка» вокруг Рейхстага — готов обсудить условия капитуляции.

— Но почему немецкое командование обратилось с этим к простому командиру полка?

— Дело в том, что в зоне возле Рейхстага действовали две частотные сети — 674‑го и 756‑го полков. Возможно, слышимость по нашей полковой радиосети была лучше, поэтому немцы и «влезли» со своим обращением именно в нее… При этом их «диктор» говорил на чистейшем русском языке, без акцента. Так что радист Миша и я, первыми услышавшие это обращение, быстро поняли, что происходит. Конечно, сразу переключили рацию на режим громкой связи. Плеходанов находился в двух шагах от нас. Подполковник тут же проинформировал о немецком заявлении командира дивизии, оттуда эта информация ушла еще выше…

— А кто же «с той стороны» говорил по радио?

— Я не знаю, кто конкретно из гитлеровцев озвучил через нашу сеть готовность капитулировать. У нас в полку вообще никто этого не знал… Ответ советского командования на полученное обращение был передан уже не через нас, а с армейской штабной радиостанции. Немцам предложили, чтобы в 6 утра перед главным входом в Рейхстаг построились все их части, сложив предварительно свое оружие в определенном месте. Как и многие другие офицеры нашего полка, я присутствовал утром 2 мая при этой капитуляции. В общей сложности сдались менее 2 тысяч гитлеровцев — все, кто еще уцелел к тому времени в здании Рейхстага и соседних с ним домах.

Уже вечером того же дня мы получили приказ передислоцироваться из центра Берлина в район Моабит. Для охраны и, как сейчас говорят, «зачистки» Рейхстага был оставлен соседний 756‑й полк, командира которого, полковника Зинченко, назначили комендантом этого разгромленного «логова врага».

|

фото: flickr.com

Тревожный День Победы

— Но хотя бы свой автограф на стене Рейхстага вы успели оставить?

— В самом здании я, конечно, побывал — увидел там много разрушений, следы пожара, трупы немецкие еще неубранные кое-где валялись… А что касается автографа… Такое поветрие началось уже позднее, когда нас отвели от Рейхстага. По-моему, из бойцов и командиров 674‑го стрелкового вообще ни один не оставил своей подписи на стене этого здания-символа…

Переночевав в каких-то казармах, мы на следующий день перешли в Олимпишесдорф — в район Олимпийской деревни, построенной к берлинским Играм 1936 года.

— Ваш полк «после Рейхстага» принимал участие в боевых действиях?

— Нет, для нас война на этом фактически закончилась. За все время, что мы еще оставались в Берлине, я уже не слышал выстрелов поблизости. Единственный трагический случай произошел с моим приятелем — тоже связистом. Фамилия его была Богомазов, прошел всю войну и в тот момент был командиром линейного взвода в дивизионном батальоне связи.

Надо отметить, что, когда мы в ночь со 2 на 3 мая расположились в казармах на Моабит-аллее, комполка специально проинструктировал часовых, которым предстояло охранять штаб: будьте внимательны, могут быть провокации, гитлеровцы недобитые вдруг вылезут откуда-нибудь из подвалов… А мой товарищ тянул с солдатом-связистом в наш полк из дивизии телефонную линию. Вышли они на часового, тот, естественно: «Стой! Кто идет?». Какой разговор дальше получился — неизвестно, только часовой выстрелил. И надо же такому случиться — попал офицеру точно в сердце, а кроме того, пуля, пройдя навылет, угодила в солдата, который стоял с катушкой телефонного провода позади. Вот так — одним выстрелом сдуру двоих положил! Нелепая смерть!

В сам День Победы произошел курьез. После того как мы перебрались в Олимпийскую деревню, бытовые условия заметно улучшились. Сразу в полку наладили трехразовое питание, а то ведь в ходе предыдущих жарких боев нам приходилось подкрепляться лишь до восхода или уже после захода солнца, а днем и минуты спокойной, чтобы перекусить, не было… Кроме того, баню для офицеров и солдат устроили, по утрам даже физзарядку проводили… То есть вроде бы уже мир наступил. И вдруг 9 мая слышим: зенитки стали ожесточенно палить. А у нас инстинкт выработался за годы сражений: раз зенитки поблизости стреляют, значит, сейчас неприятель бомбить будет, и надо срочно прятаться в подвалы, в укрытия. Мы все слышали по «солдатскому радио», что какая-то немецкая армия спешит на выручку Берлину. В итоге она так и не дошла до немецкой столицы, но это стало известно уже позднее, а в тот момент… Всякого можно было ожидать. То есть чувство тревоги в каждом из нас еще сохранялось… И тут замполит наш выбегает: «Ребята! Победа!!!» Ну и началось веселье… Устроили импровизированный салют!

15 числа командир полка сообщил: нашу дивизию приказано передислоцировать еще дальше на запад, вплоть до стыка с английскими войсками. Как потом выяснилось, в результате договоренностей, достигнутых руководителями союзных войск, были установлены границы зон оккупации. При этом некоторые территории на левом берегу Эльбы, занятые до того англичанами, отошли к нам, а взамен англичане и американцы получили контроль над частью Берлина.

Мы перешли Эльбу, продвинулись за нее еще километров на сто и там остановились: дальше начиналась уже зона английской оккупации. Эти рубежи были фактически границей, но никаких пограничников, естественно, там не было. Их роль и стали выполнять солдаты и офицеры 150‑й дивизии. За отсутствием казарм наши батальоны расквартировали в деревнях. Многие офицеры не только жили, но и питались в домах у местных жителей. Я тоже: договорился с фрау, в квартире которой был определен на постой, приносил ей причитающийся мне паек, и она из этих продуктов готовила завтраки-обеды…

|

фото: Из личного архива

— Трений, ЧП на национальной почве не возникало?

— Общались с мирными жителями нормально. Большинство этих немцев демонстрировали свою неприязнь к фашистам. Каких-то конфликтов я не припомню. Вообще там, на западе Германии, обстановка была совершенно иная, чем на востоке: о войне практически ничто не напоминало. Никаких разрушений не видно, в городах и поселках все дома целые, работает электричество, водопровод…

Мы держали пограничный режим на стыке двух оккупационных зон почти полтора года — к слову сказать, отношения с «соседями»-англичанами были очень прохладные, даже не припомню каких-то дружеских визитов, встреч. А в декабре 1946 года случилось событие, вызвавшее у всех недоумение: нашу 150‑ю дивизию — вошедшую в историю войны, бравшую Рейхстаг! — расформировали. Причины этого мне неизвестны.

В дальнейшем довелось служить радиотехником в механизированном корпусе. С ним и покинул Германию в 1947‑м: нас передислоцировали на территорию бывшей Восточной Пруссии. А еще два года спустя поступил учиться в академию. Окончив ее, был направлен в ЦНИИ, расположенный в подмосковных Мытищах, где и проработал — сначала военным, а потом штатским специалистом — вплоть до 1990‑го.

— Награды, кроме той, уже упомянутой медали, в войну получали?

— Связистов вообще-то не очень жаловали знаками отличия. Но у меня помимо нескольких медалей есть еще и два ордена Красной Звезды. Один из них — как раз за Рейхстаг.

Источник